Досье
Жизнь Мэрилин...
... и смерть
Она
Фильмография
Фильмы о Монро
Виртуальный музей
Видеоархив Аудиозаписи Публикации о Монро
Цитаты Мэрилин
Статьи

Главная / Публикации / Э. О'Хоган. «Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро»

Глава третья

Тe первые дома были временными: я ждал своего «хозяина», как называют это люди, а точнее, уготованного мне судьбой друга. Мы, авантюристы, отдаем себе отчет, что ожидание, наблюдение и учеба на собственных ошибках всегда были и будут важнейшей частью наших приключений. Великие испытания — всегда впереди. А до тех пор надо мириться с безумным миром Вентура-каньон-авеню, ежечасно потрясаемым кризисами и войнами. Миссис Гурдин проживала свою жизнь через детей и подпитывалась чувством мощной скорби по исторической родине. В этом смысле она была безутешна, и собаки быстро поняли, что успокоить Мадду нельзя: мы решили просто носиться по дому, игнорируя ее крики о помощи.

«Будь верен сам себе», — писал Бард. Однако во всем зверином царстве вопрос честности заботит одних людей. Я вырос в золотой век экзистенциализма, поэтому вы уж не взыщите, что идея о некоем себе, которому мы все должны быть верны, кажется мне нелепой. Мы — те, кем себя воображаем, а реальность — высший вымысел. Несмотря на бесспорные свидетельства, годами предъявляемые людям, они никак не могут это уяснить и живут подобно узникам Платоновой пещеры, которые не в состоянии поверить, что смутные тени на стенах так же реальны, как и они сами.

Мне очень повезло — сперва в Англии, а потом и в Соединенных Штатах — оказаться среди людей, развивающихся по прямо противоположной траектории. Они лепили себя в согласии с самыми немыслимыми догадками, и в этих вымышленных государствах их посещали безумнейшие откровения. Миссис Гурдин раньше звали Мария Степановна Зудилова: люди с ее прошлым полностью отдавались чувствам, что внушило любовь к русскому духовному фанданго нескольким поколениям американских актеров, среди которых была и дочь миссис Гурдин, Натали, и моя будущая хозяйка.

Родители миссис Гурдин владели мыловаренными и свечными заводами на юге Сибири. Укрываясь от большевиков, они набили карманы деньгами, а про Михаила — брата миссис Гурдин — забыли. Выйдя из укрытия, они нашли его на дереве возле дома: мальчик болтался в петле. Миссис Гурдин возненавидела большевиков до конца жизни. Ее семья бежала в Харбин (на личном поезде, любила подчеркивать она), где юная Мария брала уроки балета, а также пользовалась услугами немки-гувернантки и китайского повара. Всякий раз миссис Гурдин рассказывала историю своей жизни по-новому, но на пути ее неизменно подстерегали невзгоды. Она придумывала себе все более замысловатые биографии, вновь и вновь заметая следы. Миссис Гурдин оказывалась то подкидышем, найденным в корзинке под лестницей, то русской княжной, чудом спасшейся от пули или обхитрившей палача. При любом раскладе Калифорния была для нее раем, местом, где чистой правды никому не достаточно, и верить ей нельзя. Мужа миссис Гурдин, Ника, раньше звали Николаем Захаренко, а родился он во Владивостоке.

Однажды ранним вечером наша любительница собак спустилась к ужину в бальном платье, иначе не назовешь. Она сделала прическу, макияж и обвешалась тонной бижутерии. Сходя по лестнице, она через плечо поглядела на Ника, словно обращалась к зрителям на галерке.

— Фадда1, — молвила она.

— Заткнись, Мадда. Я не стану распивать коктейли с твоими идиотами.

— Фад! Я жалею о том дне, когда мы встретились. Ты не мужчина!

Ник вышел на лестничную площадку с винтовкой в руках и всклокоченными волосами. Судя по всему, он надрался хуже сибирского врача.

— Не беси меня, Мадда. Только не сегодня. Я по твоим коммунистическим сборищам не таскаюсь.

— Как ты смеешь! — ответила миссис Гурдин. — Ты ранил меня в самое сердце, Фадда. Тело Мишеньки еще не истлело в могиле, а ты утверждаешь, что я собираю в своем доме коммунистов?

— Синатра — коммунист.

— Он друг нашего избранного президента. Таким знакомством нужно гордиться.

Винтовка Ника была не заряжена; ему просто нравилось держать ее в руках за просмотром ковбойских

фильмов. Он обозвал Кеннеди ирландским крестьянином.

— Мужик! — крикнул он по-русски.

— Мистер Синатра — Наташин друг, — с укором сказала миссис Гурдин. — Ты не мужчина. Ты не заботишься о семье. Тебя можно только пожалеть.

Ее муж громко выругался и прибавил звук телевизора, а миссис Гурдин продолжила свое царственное шествие по лестнице. Я выскочил из корзинки и увернулся от подола ее платья.

— Мистер Гурдин — самый настоящий... негодяй, — улыбаясь, сказала она. — Но тебя это не волнует, правда же, мальтиец? — У миссис Гурдин всегда был немного обреченный вид, даже в радостные минуты. — Впрочем, не важно, — добавила она. — Сегодня тебя здесь уже не будет, Сиззл.

Меня начали называть Сиззлом в качестве дани уважения нашему старому знакомцу, Сирилу Коннолли. Но кличка эта не вышла за пределы семьи: для всех остальных я был просто мальтиец. Когда Натали сообщила, что мистер Синатра подыскивает собачку в подарок подруге, миссис Гурдин без колебаний предложила меня. Она сказала, что во мне чувствуется британское благородство, хотя, откровенно говоря, ее понимание британского благородства сформировалось в Суссексе. В роскошном платье из тафты она прошуршала на кухню, а я побежал наверх — проведать малыша Никки. Он сидел перед телевизором в пожелтевшем кресле, окруженный кучей матрешек, таращивших на него пустые исторические глаза, и прихлебывал водку. Малыш Никки блаженствовал: он глядел на экран так, словно в любой момент мог сигануть внутрь и исчезнуть на просторах Дикого Запада. Мистер Гурдин смотрел «Бонанцу»: он прицелился в телевизор, а потом положил винтовку на вытянутые ноги. «Мистер Картрайт, — сказал юноша с экрана, — у меня два пристрастия в жизни: лошади и женщины. Причем именно в таком порядке». Мистер Гурдин отпустил винтовку и хлопнул себя по ляжке, после чего торжественно поднял бутылку и выпил за сериал. Лошадь сбросила на землю Бена Купера, звезду вестернов, и зазвучала какая-то странная музыка. Ник подался вперед. «Мои ноги, мистер Картрайт! — закричал Бен Купер. — Я не могу ими пошевелить! Я их не чувствую!» Пошли титры, и комнату огласила главная музыкальная тема «Бонанцы».

— Отличный сериал, — сказал мистер Гурдин, глядя на меня усталыми глазами, — очень, очень красивый сериал. Поверь мне на слово, Догвилль.

Я подошел к креслу, и он взял меня на колени: к моему боку прижался холодный ствол винтовки. Приглядевшись к Нику поближе, я подумал, что его лицо — маленькая трагедия.

— Ты хороший пес, — прошептал он заплетающимся языком. — Ты отличный песик, и вот что я тебе скажу: берегись красных. Они отберут у тебя еду и бросят мокнуть под дождем.

Я ткнулся мордой в его руку. Все-таки жалость — относительно цивилизованный способ самоутверждения. На Нике были грязные белые ботинки — обувь человека, знававшего лучшие времена.

— Да, будешь мокнуть под дождем, — повторил Ник. — Такие они сволочи. — Я отвернулся к экрану, и несколько секунд мы вместе смотрели рекламу готовых ужинов «Суонсон» из трех блюд.

— Мерзость, — сказал Ник. — Хрущевская жрачка для людей, которые мечтают жить в космосе.

Снизу раздался звонок — я спрыгнул на пол и побежал туда. Ник встал и захлопнул за мной дверь. Но пришел не Синатра, пришла Натали — ей хотелось рассказать матери про неприятности, с которыми она столкнулась в новом доме на Норт-Беверли-драйв.

— Какой очаровательный! — воскликнула Натали, завидев меня в коридоре. — Ах, Мадда, он ведь для Фрэнки? Скажи «да»!

— Да, — ответила миссис Гурдин. — Я знаю, как он обожает артистов, а этот щенок особенный, ты уж мне поверь, Наташа. Даже в Англии все остальные собаки сидели в корзине, а этот бегал по комнате. И он очень дружелюбный.

— Ах, какая прелесть! — Натали подняла меня и на несколько секунд окунула в свою красоту. Я ткнулся мордой в ее шею: от нее пахло каким-то чудесным цветочным парфюмом — наверное, «Джой» Пату. Да-да, определенно «Джой»: жасмин и тубероза, эдакий философский взгляд на идеальный цветок2. Глаза у нее были темные-темные, словно в них крылось множество тайн, включая самую черную, но только пес-извращенец станет говорить о чем-то, кроме реальной жизни, рассказывая о Наталье, миссис Вагнер, Наташе, Натали Вуд в ее лучшие годы, за считанные месяцы до съемок в «Вестсайдской истории» и «Великолепия в траве». За этим чудесным лицом скрывался целый рой враждебных мыслей и настроений; я почувствовал их, когда она погладила меня и вернула на пол — дочь готовилась к битве с Маддой и всем, что якобы понимала. Вся наша жизнь — кино, однако по части игры в нем Натали не было равных: прежде чем заговорить, она сперва прокручивала диалоги в голове.

Натали вытащила портсигар, прикурила сигарету и выдала Мадде полный отчет:

— У нас завелись лягушки, — сказала она. — Новый бассейн кишит этими тварями. И они дохнут. Это ведь ты хотела бассейн с соленой водой, Мадда! Мол, стимулирует кровообращение. А теперь у меня дома, черт подери, вторая казнь египетская. Вот это роскошь, а? Про наш дом теперь вся долина шушукается. Так не должно пахнуть в Беверли-Хиллз, Мадда. Вонь мертвечины — не для Беверли-Хиллз, твою мать!

— Не выражайся, Наташа, — упрекнула ее миссис Гурдин. — Это банально.

Натали глянула на меня и для пущего драматического эффекта распахнула глаза пошире.

— Нехорошо ругаться в присутствии щенят, верно?

Она развернулась и ушла в гостиную искать пепельницу, без умолку жалуясь матери на дом, мужа и новый фильм, в котором она снималась; список из ектеньи вскоре перерос в лавину. Миссис Гурдин всегда позволяла чувствам детей превосходить по напору и мощи свои собственные — по крайней мере в их присутствии. Так она и воспринимала семью: она не проводила время с детьми, а была «в их присутствии». Отношения Мадды с Наташей представляли собой гремучую смесь гордости и унижения. «Это самый любопытный парадокс в ее жизни, — говаривала лабрадорша, пока не уехала в другой дом. — Она хочет купаться в успехе детей и одновременно быть его жертвой, мученицей: он напоминает ей о собственных упущенных возможностях».

Натали завелась не на шутку. Декораторы были жулики и недотепы. Весь первый этаж отделали розовым мрамором разных оттенков. Ванная в спальне Натали вышла чересчур тяжелой, и по потолку внизу теперь ползут трещины. По меньшей мере половина люстр — подделки. Канализационные трубы проведены черт знает как: горячая вода успевает остыть, пока доходит до кранов, и — невероятно! — она грязная. Грязная вода и лягушки в бассейне! Такое чувство, что живешь на болотах Боливии. Глава студии «XX век — Фокс» грозится расторгнуть контракт с ее мужем Робертом.

— Ни в какие ворота не лезет. Жалкий официантишка из Сент-Луиса, проклятый грек, помешанный на кораблях! Актеры не корабли! Нельзя их топить, если они немножко заржавеют!

— Роберт не заржавел, — сказала Мадда. — Ему всего тридцать.

— В этом городе тридцать — уже много. Дикари, ей-богу. Когда актеру исполняется тридцать, пиши пропало. Ручаюсь, какой-нибудь Клайд в костюме из полиэстера уже испытывает его на прочность. Я эту братию знаю.

Мадда заломила руки и погрузилась в пучину отчаяния. «Зря мы уехали из Харбина. Бедные мои матушка и батюшка! Мы все скоро начнем голодать. Большевики повесили бедного Мишу на дереве». На этой фразе миссис Гурдин достала из рукава носовой платок. «Мы приехали сюда в надежде на новую жизнь, а теперь Роберта вышвырнут на помойку, и тогда нам конец. Конец, говорю тебе».

Любые трудности миссис Гурдин встречала экстатическими слезами и нежными истериками, характерными для набожных героинь Достоевского. К такой грандиозной эмоциональной разрядке мог привести даже самый незначительный повод: миссис Гурдин почти ежедневно обращалась к властям с мольбой облегчить ее тяжкую участь и позаботиться, чтобы молочник приходил вовремя.

— Прекрати, Мадда! — сказала Натали. — Я наконец-то живу полной жизнью... потому что теперь это моя жизнь.

— Ты что, репетируешь?

— В смысле?

— Ты повторяешь роль?

— Не глупи, мама. Я уже не ребенок.

— Ты репетируешь, Наташа. Роль цыганки, которую тебе ни за что не получить. Я читала сценарий. Им нужна актриса на роль потаскухи. Ты слишком невинна. Они еще помнят ту девочку из рождественского фильма.

— Хватит, мам.

— Или это слова из картины Казана? Ты читаешь наизусть, признайся, Наташа. Разговариваешь со мной словами той девчушки, Динни. Только и играешь девушек, которые ненавидят матерей. Все дочери винят в своих бедах матерей!

Натали вдруг вспыхнула.

— Если ты так и не научилась быть матерью, не надо срываться на мне! Я не виновата, что ты за свою жизнь так и не выучила эту роль! Я была дочерью Морин О'Хара и Бетт Дейвис. И Клер Тревор, черт подери! И Джин Тирни! Я все знаю о матерях!3 Одни жаждут прощения, другие отмщения, третьи отрываются на всю катушку. Или того хуже: рыдают по ночам. Ты права, мама! Лучше всего на свете я умею играть дочь.

— Я не хочу, чтобы ты ее играла, Наташа.

Я посмотрел на миссис Гурдин взглядом, которым постарался выразить глубочайшую растерянность. Она взяла меня на руки и пошла в малую гостиную, где вечно улыбающаяся Ваника в белом фартуке выкладывала на красивые тарелочки сандвичи и сырное печенье. Я спрыгнул на стул. Миссис Гурдин вздохнула.

— Я не видела мистера Синатру с твоего дня рождения в ресторане «Романоффс».

— Такого чудесного подарка мне никто еще не делал, — с тоской проговорила Натали.

Мадду задели ее слова, но она прогнала это чувство, отвергнув сырное печенье, а Натали тем временем подошла к зеркалу над камином — обновить помаду.

— Мистер Синатра — прекрасный человек, — сказала миссис Гурдин. — На той вечеринке он произнес чудесную речь. Он выступает по многим достойным... достойным поводам.

Натали обернулась и пробуравила маму своими карими глазами — глазами, которые могли волшебным образом превратить кроющееся за ними сомнение в яростную и почти наглую уверенность.

— Я не повод, мама! — воскликнула она. — Я его подруга. Да-да, мы с Фрэнком друзья!

— Ну конечно, — ответила миссис Гурдин. — Я имела в виду то, что он делает для чернокожих.

Натали подошла и положила свои безупречные руки на мамины — эту универсальную позу для уговоров и запугивания она в совершенстве освоила еще в раннем детстве.

— Мад, — сказала она, — прошу тебя, не порть мои отношения с Фрэнком.

Миссис Гурдин почувствовала, что никакого романтического подтекста в словах дочери не было; да, с Бриолиновым мальчиком, Робертом Вагнером, дела у них не ладились, она это понимала — Наташин характер, как и ее собственный, вынуждал обеих выискивать в любимых малейшие симптомы предательства. Женское чутье также подсказывало миссис Гурдин, что Наташины капризы наверняка выводят Роберта из себя. Но все-таки мистер Синатра стал настоящей находкой для Наташи, и это она тоже понимала: ее дочери пора было заняться серьезными, взрослыми проблемами и политикой. Мистер Синатра тепло относился к Натали, и она хотела отблагодарить его серьезным разговором на важные для него темы. Она чувствовала, что именно так ведут себя взрослые. Мад должна была это знать. Натали вновь повернулась к зеркалу и нахмурилась.

— Надеюсь, Фадда наверху и смотрит «Шоу Энди Гриффита». Ему там самое место, — сказала она зеркалу, поглядев в глаза матери.

— Да, — ответила миссис Гурдин. — В «Романоффс» он вел себя не очень хорошо.

— Мягко сказано. Он нагрузился еще до супа и обозвал Питера Лоуфорда либеральным английским педиком.

— Да-да, Фад у нас негодник.

— Негодник! Это было чудовищно. Он напился в доску. Питер — зять избранного президента Соединенных Штатов Америки.

— Верно, — кивнула миссис Гурдин. — Ник быстро устает, ему очень нелегко с тех пор...

— Ах, Мад, прекрати!

— С тех пор как он попал в аварию.

— Он в нее не попал, Мадда. Он напился и поехал на красный свет. А потом насмерть сбил того парня, прямо в Беверли-Хиллз!

Мадда посмотрела на ковер и сделала вид, что заметила на нем пушинку.

— В Беверли-Хиллз почти нет пешеходов, — растерянно проговорила она.

— Мадда!

— Не волнуйся, Наташа. Папа в спальне и останется там до конца вечера. Он у нас не... общительный, как ты говоришь.

— Это всего лишь коктейльная вечеринка, мама.

— Верно.

— Вечеринка, а не церемония вручения «Оскара». С этой собакой ничего не нужно делать? Ну прививки там или еще что? — Я прошел по ковру и скрылся в коридоре, но успел услышать, как Натали сказала: — По-моему, собаки меня не любят. — Она высунула голову за дверь. — Эй, паршивец! Меня все любят! Я вообще очень милый и приятный человек! Студия получает от поклонников по пять тысяч писем в неделю, съел? — Последние слова она сдобрила очаровательным смешком, который бы по достоинству оценил любой режиссер. Наверху вроде бы зазвучала главная музыкальная тема сериала «Пес Хакльберри».

Натали рассмеялась и открыла большое окно, выходившее на подъездную дорожку. Прохладный ветер окутал ее ноги, и она показала пальцем наверх:

— Мы с тобой настоящие калифорнийские девчонки, Мадда. Это ведь горы Сан-Габриель?

— Я таких подробностей не знаю, — сказала миссис Гурдин. — Горы как горы, они для меня все одинаковые. Вот домик в Малибу или Беверли-Хиллз — это да. С такими горами я дружу.

— Ник Рэй говорит, что всполохи за холмами — это тестовые запуски ракет.

В отличие от Натали — счастливой американки во всех очевидных смыслах этого слова — миссис Гурдин испытывала смутные приступы меланхолии при упоминании ракет и бомбоубежищ (последнее миссис Гурдин давно планировала устроить в дальнем углу сада).

— Надеюсь, они не зря транжирят наши денежки, — сказала миссис Гурдин.

— Ха! Говоришь прямо как я, — рассмеялась Натали. — Идешь моим политическим курсом. А я думала, тебе бы только сеять хаос и разрушение на великой Отчизне.

— Я люблю свою Родину, — тихо проговорила миссис Гурдин. — Просто мне больно смотреть, что с ней сделали.

Я вышел во внутренний дворик: ветер, пронизывающий всю долину, сразу принес мне запахи апельсинов и грейпфрутов, низкое урчание рысей в зарослях чапареля на холмах и... неужто с гор доносились испанские серенады и тянуло серой? Идиллию внезапно нарушил вой автомобильного клаксона и блеск белых зубов.

— Фрэнки!

О да, этот человек знал толк в стиле. Он вышел из машины с цветами для миссис Гурдин — белыми орхидеями в серебряном горшке, — напевая старую песню Бинга Кросби в своей фирменной манере, порочной и извиняющейся одновременно. В песне говорилось о том, что долина Сан-Фернандо — его любимое место на свете. Безупречные зубы Фрэнка идеально рифмовались с краешком белоснежного платочка, который выглядывал из верхнего кармана его пиджака. Я убежал в дом, чтобы спастись от его обаяния, но успел увидеть, как он поцеловал руку миссис Гурдин и раскрыл объятия навстречу Натали, приговаривая: «Привет, Кровь-из-носа! Заставишь меня встать на колени?» Она поцеловала его в щеку, и я заметил в ней едва уловимую перемену — из тех, что великолепно давались Натали: словно бы все действие незаметно перенесли в холодильник, — ее глаза засверкали чуть ярче, а сама она стала на пару градусов холодней.

Разговаривали они непринужденно, но весьма и весьма манерно. Мистер Синатра опускал звук «т», как будто всю жизнь прожил в Нью-Джерси, одновременно строя из себя самого добродушного парня на планете и чеканя слова, колеблющиеся вокруг злободневных тем. Мистеру Синатре было важно показать, что происходящее ему в общем-то безразлично, хотя на самом деле оно значило для него очень много — почти до безумия. Забавное проклятие: желание всегда быть на высоте. Забавно же оно главным образом потому, что беспричинная тревога и нервозность не дают таким людям на эту самую высоту подняться. Они напряжены сверх всяких законов молекулярной физики, однако с завидной настойчивостью бросают все свои силы на ублажение заурядного обывателя4. Любой вопрос отметался легким пожатием плеч, но это была бравада: я еще никогда не видел столь напряженного человека, как мистер Синатра.

— Полный улет, — сказал он, прикуривая всем сигареты. Речь шла об «Одиннадцати друзьях Оушена».

— Боссам захотелось деньжат, — сказала Натали, упоенно поливая грязью Голливуд — ей казалось это остроумным.

— Этим подонкам повезло. Они получат свои денежки. Слушай, а как поживает твой муженек, любитель потрясти помпонами?

— Вообще-то, — вмешалась миссис Гурдин, — Роберт пробуется на серьезную роль в Нью-Йорке.

— Надо будет малость скривить ему нос, — сказал мистер Синатра. — Для Актерской студии — самое оно, а?

— Точно! — рассмеялась Натали. — Наш ответ Карлу Молдену. Спешите видеть: лучшее шоу в городе! Умереть не встать!

Миссис Гурдин посмотрела на дочь и ничего не сказала, но Натали прочувствовала всю силу ее предостережения: напрасно она так демонстративно и увлеченно критикует мужа.

— Роберт у нас франт, — сказала Натали. — Невероятно хорош собой. Давайте за это выпьем!

— Эй, сестренка, я верен одному старомодному правилу, — сказал мистер Синатра. — Не пить за людей, пока мне не налили.

— Ой, извини, Фрэнк! — воскликнула миссис Гурдин. Они подошли к бару в дальнем углу зала, и миссис Гурдин позвонила в колокольчик. На зов явился Окей, муж Ваники, который исполнял обязанности бармена. Мистер Синатра бухнул на стойку банку маринованных луковичек и обратился напрямую к Окею, как будто дамы были не в состоянии его понять:

— Так, приятель, сделай-ка мне три «Гибсона», договорились?

— Зубной эликсир с гуавой?

— Не понял?

— Он плохо говорит по-английски, — вмешалась миссис Гурдин.

— Коктейль «Гибсон», с мартини, — пояснил Синатра бармену.

— А, ясно. Три коктейля. С водкой или джином?

— С джином, приятель, — ответил мистер Синатра. — Только с джином. — Они подошли к дивану. — И что прикажете делать с этим малым? Он меня подкалывает?

— Просто у него странное чувство юмора. Ох уж эти гавайцы...

— Обожаю гавайцев. Надо сводить его в «Трейдере» — пусть посмотрит, как гавайцы делают коктейли. Я ему покажу зубной эликсир. У нас там восемь гавайских божков. Кто-то их выпилил из дерева. Выпилил, и теперь они стоят у нас. Нет, он серьезно?

— Да забудь, Фрэнк, — сказала Натали, радуясь возможности почувствовать себя взрослой. — Он просто пошутил.

— Я ему покажу, как со мной шутить.

— Они с Ваникой недавно купили сборный дом, — сказала миссис Гурдин. — Из каталога.

— «Сире и Роубак»?

— Нет, — ответила миссис Гурдин, — они такие дома уже давно не выпускают. Какая-то другая компания. Окей с Ваникой построили его в Инглвуде, рядом с Голливуд-парком. Дом пришел им по почте. Окей, правда же? Дом прислали вам по почте?

— Да, миссис Гурдин, — ответил бармен. — Дом из коробочки. Очень милый. Мы сколотить его молотком.

Стоя в дверях, я увидел, как мистер Синатра нахмурился, миссис Гурдин засуетилась, а Наташа села на подлокотник дивана и выдула дым аккурат в центр всеобщего смятения. Бармен Окей приготовил три мартини за раз и нагнулся с одним к мистеру Синатре:

— Это для вас, мистер Фрэнк. Я научиться готовить его в зале «Дельфин».

— Окей и Ваника работали в коктейльном баре аквапарка «Мэриленд», — пояснила миссис Гурдин. — Это в Палос-Вердес, да?

— Я вкусно приготовить.

— OK, — сказал Фрэнк.

— Его так зовут, — напомнила миссис Гурдин.

— Нет, OK — в смысле вкусно! — Фрэнк поднял глаза на замершего в ожидании бармена. — Все OK, Окей. Ты не просто смазливый гаваец, ты настоящий профи. А теперь проваливай. — Он повернулся к Натали, как будто удивленный собственной победой: — А ты что, не пьешь?

Примечания

1. Father — отец (искаж. англ.). — Примеч. пер.

2. Как вы знаете, со зрением собакам не повезло. По крайней мере с различением цветов. Зато наши уши и носы с лихвой компенсируют этот недостаток. В отличие от людей мы слышим, что они говорят самим себе, и за милю чуем иллюзии. Последний дар делает собак особенно чувствительными к коммерческим парфюмам. — Примеч. авт.

3. Все-таки Натали излишне драматизировала. Она не знала, что такое быть дочерью Джоан Кроуфорд. — Примеч. авт.

4. Актеры безупречно отыграли свои роли. Они никогда не повзрослеют. Синатра навечно останется рядовым Маджио, нескладным парнишкой из «Отныне и во веки веков», а Натали — первой красавицей из «Бунтовщика без причины». — Примеч. авт.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница

 
  Яндекс.Метрика Главная | Ссылки | Карта сайта | Контакты
© 2024 «Мэрилин Монро».