Досье
Жизнь Мэрилин...
... и смерть
Она
Фильмография
Фильмы о Монро
Виртуальный музей
Видеоархив Аудиозаписи Публикации о Монро
Цитаты Мэрилин
Статьи

Главная / Публикации / Д. Спото. «Мэрилин Монро»

Глава вторая. Июнь 1926 года — июнь 1934 года

В 1917 году красавица Норма Толмэдж, девушка с глазами лани, которой было тогда двадцать лет, вышла замуж за тридцативосьмилетнего независимого продюсера Джозефа М. Шенка. Новоиспеченный супруг основал кинофирму, названную по имени жены, и с удивительным успехом стал выстраивать ее карьеру. До того наступившего в 1926 году момента, когда супруги расстались, Норма Толмэдж успела сняться в шестидесяти с лишним кинофильмах, основная часть которых представляла собой многосерийные слезливые мелодрамы с названиями вроде «Грустная улыбка» или «Страшные тайны», где единственным, но зато триумфальным достижением была ее ослепительная, полная неотразимой экспрессии внешность1. В глазах рядовой работницы кинолаборатории вроде Глэдис, которая с завистью смотрела на всех сколь-нибудь красивых женщин и в связи с профессией непрерывно и пристально разглядывала кадры с изображением Толмэдж, эта фамилия воплощала не только образец для подражания: ее благозвучное имя «Норма» несло в себе нечто от тотема и связанной с ним надежды, оно было благословением для будущего ее дочери. В тот период у девочек были популярны двойные имена, и Глэдис, следуя моде, пришла к выводу, что ее малютке подойдет второе имя «Джин»2.

Через две недели после рождения ребенка Глэдис отдала Норму Джин в приемную «суррогатную» семью, которая проживала на расстоянии более двадцати пяти километров от Лос-Анджелеса. Причины этого решения не так уж трудно понять.

В безумные двадцатые годы складывающиеся новые моральные и этические нормы способствовали как совершению нестандартных поступков, так и ведению дискуссий о них — причем не только в Европе, но и во всем мире. После ужасов и мерзостей первой мировой войны везде произошел необычайный, буквально взрывоподобный рост новых, оригинальных и интересных по задумке способов развлечения, в числе которых были также и достаточно смелые (а временами даже опасные). Нью-Йорк, Берлин и Париж почти одновременно вступили в эру джаза. Жизнь казалась нескончаемой полосой стихийных, ничем не сдерживаемых развлечений, экзальтированного возбуждения и изощренного экспериментирования. Европейцы охотно привозили из Америки произведения таких творцов, как знаменитые писатели Эрнест Хемингуэй и Теодор Драйзер или не менее знаменитые музыканты Джордж Гершвин и Джелли Ролл Мортон3, но их совершенно не интересовали суровые религиозные принципы, столь сильно укорененные в американской традиции, — ни в чем не потакающие человеку и не дающие ему ни малейшего снисхождения.

Однако в Соединенных Штатах нарастал конфликт: нашествие новых обычаев лоб в лоб сталкивалось со старыми пуританскими принципами и тормозами. В двадцатые годы в общественных местах можно было увидеть намного более высоко приподнятый краешек платья и услышать гораздо более грубый язык, нежели когда-либо ранее. Чтобы придать веселью дополнительный размах, распространилось употребление наркотиков (особенно кокаина и героина), а в искусстве и в кино стало принято подвергать рассмотрению темные стороны жизни. В то же время вследствие тогдашней американской особенности, известной под названием сухого закона, иметь и потреблять спиртное было в ту пору запрещено4. После того как в стране стали громко звучать голоса, призывающие к моральной бдительности, резко возросла восприимчивость общества к доктринам всякого рода псевдоморализующих учений (в отличие от учений, провозглашающих подлинную мораль), и это привело к возникновению многих весьма консервативных религиозных движений — не только в Калифорнии, но и везде на Юге.

В пользу передачи ребенка в «приличную» семью говорили и другие обстоятельства: Глэдис никак не могла бросить работу, и в то же время рядом с нею не было никого, кто мог бы заняться малышкой, пока сама она находилась вне дома; кроме всего прочего, в неспокойной, цыганской жизни этой женщины (точно так же, как и в жизни ее матери, если только Глэдис была в состоянии осознать данную параллель) на материнство не хватало ни места, ни времени.

Имелись также иные, не столь отчетливые, более неуловимые и даже подсознательные (но от этого не менее существенные) причины, чтобы отдать Норму Джин под опеку третьих лиц. Глэдис своими глазами видела дегенерацию и смерть отца, причиной чего (как ей ошибочно сказали) послужило его сумасшествие — состояние слабо изученное и плохо понимаемое, но, как тогда верили, наверняка наследственное и наследуемое. Разочарованная супружеством, Глэдис — равно как и Делла — не могла найти себя и в роли матери. Будучи враждебно настроенной по отношению к Делле — из-за тяжелого прошлого, а также потому, что та, не колеблясь, предоставила ее самой себе в последнем периоде вынашивания ребенка, — Глэдис могла бы в некотором смысле послужить классическим — по Фрейду — примером родителя, который не расположен к своему ребенку того же пола5.

Помимо всего, ее, наконец, самым банальным образом пугали те обязанности, которые несет с собой уход за грудным младенцем. Глэдис, целиком разделяя влечение своей закадычной подруги Грейс Мак-Ки к ничем не стесняемой и полной наслаждений жизни (словно бы именно это и было их призванием), успела уже окончательно привыкнуть к своему самовлюбленному и ничем не ограниченному бытию.

Таким образом, она была абсолютно не подготовлена к тому, чтобы превратиться в трудолюбивую, предусмотрительную и преданную мать, и сама прекрасно знала об этом. Не питала по этому поводу сомнений и Делла, родная мать Глэдис, которая, едва успев возвратиться из экзотического странствования по южным морям — ее внучке в тот момент исполнилась ровно неделя, — тут же начала усиленно склонять Глэдис отдать крохотную Норму Джин под опеку солидного и набожного семейства Болендеров; они тоже жили на Род-Айленд-стрит — улице, где находился дом Деллы в Хоторне. (Название этой улицы, первоначально именованной в честь одного из самых старых американских штатов, неоднократно менялось по мере того, как Хоторн и расположенный с ним по соседству городок Эль-Сегундо становились, что называется, задним двором международного аэропорта Лос-Анджелеса.) «Зря я, наверное, родилась на свет, — много лет спустя делилась с приятельницей Норма Джин. — Мать меня совершенно не хотела. Видно, я ей мешала, да к тому же еще навлекла на нее позор».

Семья Болендеров, точно так же как и многие другие семейства в те времена, пополняла свои доходы тем, что воспитывала приемных детей, за что получала ежемесячно по двадцать два доллара от родителей ребенка либо от штата Калифорния.

Итак, 13 июня 1926 года Норма Джин Мортенсен (ее фамилию записывали в официальных документах по-разному — как Мортенсен, Мортенсон или Бейкер) была доставлена к Альберту и Иде Болендерам. Он был почтальоном, она же посвятила себя материнству (у нее был единственный сын), воспитанию принимаемых в дом детей, ведению домашнего хозяйства, а также делам местного протестантского прихода, который принадлежал к одному из ответвлений англиканской церкви, отличавшихся особой простотой и суровостью обрядов. Среди многочисленных драматических описаний жизни Нормы Джин почетное место занимает рассказ о том, что в первые десять лет жизни ей довелось сменить чуть ли не дюжину или даже больше опекавших ее семей. Как и многие другие повествования о ее детстве, этот фрагмент высосанной кем-то из пальца биографии звезды великолепно укладывается в легенду о несчастном, прямо-таки диккенсовском детстве — это ведь любимая тема массы голливудских борзописцев, тема, которая из сентиментальных побуждений приходится по душе множеству самых разных людей. Однако в действительности первый период жизни Нормы Джин был, если рассматривать его в географических терминах, скорее стабильным, поскольку на протяжении семи лет она неизменно жила в скромном четырехкомнатном доме Болендеров.

В раннем детстве, можно сказать в младенчестве, Нормы Джин произошло одно несчастное событие — нечто, чего она, будучи годовалым ребенком, не могла запомнить, но потом узнала от Болендеров, Глэдис и Грейс.

В начале 1927 года у Деллы внезапно разболелось сердце и, кроме того, она стала подверженной частым инфекциям верхних дыхательных путей. Ухаживала за ней Глэдис, которая, невзирая на необходимость каждый день подолгу добираться трамваем на работу, на все это время переехала к матери. Поздней осенью Делла была уже в фатальном состоянии. Она испытывала огромные трудности с дыханием, порожденные прогрессирующей болезнью, и это вызывало у нее острую депрессию. Лекарства приносили лишь непродолжительное облегчение, причем, как это бывает с большинством пациентов, страдающих сердечно-легочной недостаточностью, эти светлые полосы заболевания заполнялись приятными грезами и минутами легкой задумчивости, которые порой перемежались случавшимися иногда периодами настоящей эйфории. Когда Глэдис отправлялась на работу, Делла, вся заплаканная, могла спрятаться в комнате и не высовываться оттуда, но зато вечером дочь заставала мать в веселом настроении готовящей ужин. Совершенно естественно, что в подобных обстоятельствах Глэдис возвращалась мыслями к непредсказуемому поведению своего отца в период, когда тот начинал погружаться в болезнь. В семейных документах сохранились определенные доказательства в пользу того, что на исходе весны 1927 года у Деллы случился апоплексический удар, что могло явиться дополнительной причиной наблюдавшихся у нее перед этим поразительных перепадов настроения и отношения к жизни.

К концу июля Делла была убеждена в близости смерти, и волны мучивших ее воспоминаний, которые все время накатывали на нее, смешивались с галлюцинациями: она рассказала Глэдис, что ее престарелые родители, Тилфорд и Дженни Хоген, помирились и вот-вот придут сюда, чтобы спасти ее и забрать домой, на ферму. На следующее утро Делла утверждала, что Чарлз Грейнджер (уже давным-давно отсутствовавший в ее жизни) в темноте неслышно прокрался в ее комнату, скользнул под одеяло и страстно любил ее всю ночь напролет. Вскоре после этого Делла с огромными трудностями выбралась из дома и пошла к Болендерам повидать внучку. Она долго стучалась в их двери, а потом, обозлившись, что там нет никого, кто мог бы отпереть и впустить ее внутрь, выбила локтем дверное стекло — «без всякого известного мне повода, — заметила в этой связи Ида, добавив: — Мы вызвали полицию».

4 августа 1927 года Делла с острым воспалением сердечной мышцы (более известным под названием миокардита) была доставлена в штатную больницу в Норуолке. 23 августа, после девятнадцати дней тяжких мучений она умерла в возрасте пятидесяти одного года. В свидетельстве о смерти в качестве причины печального исхода приведен просто острый миокардит и добавлено, что пациентка страдала «атипичным маниакально-депрессивным психозом». Этот последний термин был с медицинской точки зрения неточен, особенно в тот период, а присовокупили его только потому, что Глэдис в разговоре с больничным врачом подчеркнула: в течение нескольких последних недель перед поступлением в больницу настроение и поведение ее матери менялось так, что их трудно было прогнозировать.

Факт таков, что на самом деле для оказания реальной помощи тяжелобольной сердечнице Делле было сделано очень немногое. Она обращалась к врачам всего три или четыре раза и часто забывала о дозировке и времени приема прописанных ей лекарств. Поэтому дежурный врач, оформляя на следующий день после кончины Деллы свидетельство о ее смерти, и добавил туда заключение о ее «психозе» — действуя не из объективных соображений, а исключительно на основании мнения Глэдис по поводу состояния психики ее матери. В составе больничной документации, имеющей отношение к заболеванию Деллы, нет никаких упоминаний о проведении психиатрического обследования или даже о визите к невропатологу. Делла Монро (так она фигурирует в истории болезни) умерла от болезни сердца, которая из-за недостаточного кровоснабжения мозга временами вызывала у нее определенные психические отклонения. Точно так же как и в случае ее мужа, Отиса Монро, нет реальных и веских доводов в пользу того, что Делла была умалишенной. Но Глэдис твердо поверила в миф о психической болезни, бытующей в их семье: после похорон Деллы она впала в отчаяние и целых несколько недель была не в состоянии ходить на работу. Замкнувшись в домике матери, она размышляла над тем, что оставила после себя Делла; в конце концов Глэдис покинула материнский дом, приняв решение продать его. Собравшись наконец с силами, Глэдис перебралась обратно в Голливуд, где работала сразу на двух киностудиях, в том числе во время уик-эндов.

Хотя имелись различные причины для того, чтобы часто произносить всякие сочувственные слова по поводу жизни Нормы Джин, правда состоит в том, что (в противоположность более поздним публичным сообщениям) годы, проведенные ею в семье Болендеров, в принципе были спокойными — опекуны удовлетворяли ее материальные потребности, и нет никаких доказательств того, чтобы ее унижали или подвергали издевательствам. Зато она была единственным ребенком, который оставался в этом доме так долго: на воспитание к Болендерам за время ее пребывания поступило более дюжины других детей, которые успели пожить там и уехать дальше либо вернуться в собственные семьи.

«Вопреки тому, что рассказывалось позднее, — утверждает первый муж Нормы Джин, — ей никогда не пришлось столкнуться с настоящей нищетой, она никогда не ходила голой и босой, и, насколько мне известно, у нее всегда было что поесть». Складывается впечатление, будто после того, как она сделала карьеру, ей «отчаянно понадобилась какая-нибудь душещипательная семейная повесть о бедности и голоде... [в то время как] правда заключается в том, что она выросла и воспитывалась в небольшом, но удобном домике, который был обставлен и оборудован вполне по-современному, если даже не сказать роскошно». В квартире Болендеров стоял, к примеру, и старый рояль, впрочем, исковерканный и раздрызганный; он использовался главным образом для аккомпанемента гимнам, которые распевали задушевные друзья Иды из круга прихожан ее церкви. Имелись также в доме и игрушки, и книги, а еще — специальная маленькая комната, где могли переночевать родители, приехавшие навестить своего ребенка.

Однако Норма Джин была наверняка сломана психически и эмоционально, живя в условиях постоянного стресса, который был связан с ее неопределенной самоидентификацией, а также с тем, что девочка не знала, когда и почему ее мать внезапно явится, чтобы затем столь же внезапно исчезнуть. Глэдис, приезжая проведать дочку, обычно забирала девочку с собой на длительную прогулку, экскурсию или же пикник. Тогда они вместе ехали трамваем линии «Пасифик электрик» на Сансет-Бич — хорошо известный сейчас телезрителям всего мира «пляж заходящего солнца»; или же они делали несколько пересадок и отправлялись в путешествие на Юг, чтобы посетить фабрику художественного стекла в Торрансс; или, недолго думая, просто катались себе и катались из одной приморской местности в другую, останавливаясь в Редондо, Хермосе или на лос-анджелесском Манхэттене, чтобы перекусить либо съесть мороженое. В самых ранних воспоминаниях Нормы Джин сохранилась площадь Св. Марка в Венеции (просьба не путать с итальянской) — на углу улицы, ведущей в Уиндуорд, и океанской набережной с променадом, — где (и тогда, и десятки лет спустя) местные жители и приезжие туристы делали покупки, а колоритная, живописная толпа переливалась на пляж и обратно. Глэдис как-то купила девочке маленький зонтик в полоску, который она хранила потом много лет; а еще Норма Джин обожала глазеть на мимов, жонглеров и пожирателей огня, которые выступали на площади. Мать с дочерью часто ездили миниатюрной венецианской железной дорогой в Уиндуорд и гуляли вдоль каналов, где Глэдис показывала малышке места субботних встреч Дугласа Фэрбенкса и Мэри Пикфорд, Гарольда Ллойда или Уильяма С. Харта6. Но такие счастливые уик-энды случались необычайно редко, поскольку Глэдис все более ограничивала частоту и продолжительность визитов к дочери. «Мать всегда вовремя платила за ее содержание», — вспоминала Ида, добавляя, что «Норма Джин никогда не была неухоженной замарашкой, девочка всегда ходила нарядно одетой». Но Глэдис стала теперь в первую очередь некой таинственной гостьей, которая нерегулярно и в самой минимальной степени принимала участие в жизни маленькой Нормы Джин.

Девочка очутилась в неприятной ситуации, потому что у других детей был человек, которого они могли назвать мамой или папой. «Как-то утром я крикнула [Иде] "мама", а она мне ответила: "Не зови меня так, я не твоя мама. Говори мне тетя Ида". Тогда я показала пальцем на ее мужа, сказав: "Зато он — мой папа!", на что та ответила односложным "нет"». Впоследствии, по утверждению одного близкого друга актрисы, Руперта Аллана, она «дискутировала о своем отце чаще, нежели о ком-либо другом из ее прошлого. Мать тоже вспоминалась, но без особых чувств. Зато ей чрезвычайно не хватало отца, хотя она была достаточно разумной, чтобы остерегаться всякого, кто был готов создать ей некий суррогат родителя».

Ида Болендер поступила совершенно правильно, ответив Норме в соответствии с истиной. Другое дело, что в тональности ее голоса и в поведении, пожалуй, отсутствовало то утешающее и успокаивающее объяснение, которое избавило бы малышку от смущения, а также от убежденности в том, что в определенном смысле она существенно отличается от других детей. В возрасте двух или трех лет Норма Джин была не в состоянии понять спорадические приезды и отъезды женщины, которую ей велели называть мамой. «Приезжала она нечасто, — сказала Норма по этому поводу позже. — И была для меня просто женщиной с красными волосами». Визиты Глэдис означали хорошее развлечение, появление нежданного гостя и так далее, но главную роль в первые годы жизни Нормы Джин играли, несомненно, Болендеры, и в вопросах поведения, религии и морали именно они располагали решающим голосом.

«Ходить в кино — грех», — вспоминала Норма Джин одну из заповедей Болендеров. «А если конец света случится в тот момент, когда ты будешь сидеть в кино, — предостерегала ее Ида, — знаешь, что тогда с тобой будет? Сгоришь вместе со всеми этими испорченными, пропащими людьми. Мы ходим в церковь, а не в кино». Резкое расхождение между взглядами Глэдис и супругов Болендер не могло не вызвать у девочки серьезную дезориентацию в оценке надлежащего поведения, а также в установлении критериев добра и зла.

Невзирая на то, была она дезориентирована или нет, на фотографиях, относящихся к этим первым нескольким годам жизни, Норма Джин выглядит милой девчушкой со светло-пепельными волосами, обаятельной улыбкой и голубовато-зелеными яркими глазами. Впрочем, она всегда вспоминала, что в доме Болендеров «никто и никогда не назвал меня симпатичной». Искренняя, скромная и напрочь лишенная чувства юмора Ида не признавала похвал такого рода, питая убеждение, что красота может оказаться даже опасной. Хотя эта женщина жила в бурлящем жизнью и вполне современном районе Лос-Анджелеса, она на пару с Альбертом вполне могла бы позировать Гранту Вуду7 для его известного полотна «Американская готика». Излюбленным компаньоном Нормы Джин в играх и забавах был приблудный песик, которого она принесла домой и назвала Типпи. Приемные родители разрешили ей держать щенка при условии, что она сама будет им заниматься, и девочку обычно видели в обществе верного Типпи, который тащился в двух шагах позади нее.

В принципе Болендеров совершенно не тянуло к земным развлечениям; во главу угла они всегда ставили моральные и религиозные обязанности. Церковь, которую они посещали (ее здание оказалась разрушенным до основания известным землетрясением 1933 года), была средоточием их жизни, а тем самым и жизни детей, отданных им под опеку. «Мы забирали ее с собой в воскресную школу, — подтверждала позднее Ида. — Вместе с моим сыном и с другими детьми».

Этот маленький набожный взвод маршировал по направлению к церковным скамьям не только по воскресеньям; они шагали туда на молитву и для учебы еще дважды в неделю, один раз утром, другой после обеда, как вспоминала об этом Мэрилин. «Каждый вечер я должна была молиться о том, чтобы не проснуться в аду. Я должна была произносить такие слова: "Обещаю, пока жива, не покупать, не пить, не продавать, а также не подавать спиртного, и да поможет мне в этом Бог. Я воздержусь от курения всяческого табака и никогда не буду поминать имени Господа нашего всуе"... Я всегда ощущала себя при этом не в своей тарелке».

Тот факт, что семейство Болендеров не растрачивало времени на развлечения да забавы и не разбрасывалось комплиментами, находится в полном соответствии с суровым и весьма религиозным характером их повседневной жизни. Они были глубоко убеждены в том, что самая, пожалуй, большая польза, проистекающая для них лично из веры, состоит в наличии у них уверенности в правильности своих моральных убеждений, поскольку именно высокая мораль и нравственность обеспечивает грядущее спасение души. Они принадлежали к одному из ответвлений Объединенной церкви ниспослания Духа Святого (находившейся под большим влиянием широко известной Евангелической миссии апостольской веры из Лос-Анджелеса) — общества религиозного пробуждения, основанного в этом городе в 1906 году. Как и многие другие люди с самыми лучшими намерениями, но с ограниченным кругозором и с потенциально опасными формалистическими наклонностями, апологеты этой разновидности христианства со всей решительностью и твердостью сводили религию к кодексу надлежащего поведения, совершенно игнорируя мистические аспекты веры. Особая ясность и неизменность установок требовалась в общении с детьми. Что касается тех лиц, которые задавали неуместные вопросы или сетовали на жизнь, то их жалели, ими пренебрегали или же относились к ним с тихим презрением — причем независимо от их возраста. Сказанное не предполагает, однако, наличия каких-то доказательств в пользу того, что Болендеры не были внимательными и заботливыми приемными родителями. «Они были очень строгими, — сказала Норма Джин много лет спустя. — Эти люди наверняка не хотели причинить мне какой-нибудь вред или обиду — просто такова была исповедуемая ими религия. Воспитывали меня сурово».

На протяжении более чем ста лет в Лос-Анджелесе расцвели самые разнообразные религии: римско-католическая церковь, все главные течения протестантства и даже иудейские кагалы. Но в двадцатые и тридцатые годы все более популярными становились евангелические секты, число которых росло почти так же быстро, как количество ароматно пахнущих эвкалиптов или не столь благовонных автомобилей. Нетрадиционные, порой даже истерические попытки исцеления посредством веры, облачение в по меньшей мере странные одежды, бдения от сумерек до предрассветной зари, во время которых от грешников требовали «признаний», а также многочасовые богослужения, разительно напоминающие киношные фантазии, — вот чем характеризовалась здешняя религиозная жизнь. Все это вовсе не выглядит удивительным в городе, где благодаря прессе и изобретательной рекламе пышно расцветал шоу-бизнес; вырастающие как грибы церковные конгрегации8 тоже нанимали на службу специалистов по рекламе и агентов по связям с прессой.

Самым лучшим примером этого живописного духа времени в детстве Нормы Джин была знаменитая Эйми Семпл Макферсон, которой горячо восхищались Болендеры, бравшие с собой Норму Джин вместе с другими своими маленькими подопечными послушать эту известную евангелистку. Сестра Эйми, священнослужительница церкви ниспослания Духа Святого, родившаяся в 1890 году, начала в качестве странствующего проповедника возглашать истины Священного Писания уже в возрасте семнадцати лет; она также читала проповеди в ходе богослужений, транслировавшихся по радио, и священнодействовала на церемониях, задачей которых было исцеление страждущих. В Лос-Анджелесе ее приняли весьма горячо. Именно там сестра Эйми, предварительно расставшаяся с двумя очередными мужьями и обретшая многих учеников и последователей, основала Международную церковь неколебимого Евангелия, для которой верующие выстроили в 1927 году храм Ангела Господнего за ошеломляющую по тем временам сумму в полтора миллиона долларов9. Разбросанные по всей стране конгрегации этой церкви, прираставшие числом и укреплявшиеся в своем единении благодаря радиопередачам, насчитывали десятки тысяч прихожан.

Макферсон была неординарной личностью. Обычно ей сопутствовала мать, шутливо именовавшаяся «мамаша Кеннеди»10 и следившая за должным количеством аплодисментов во время отправлявшихся ее дочерью театрализованных богослужений, которые строились вокруг идеи религиозного пробуждения, — представлений, идеально отвечавших духу Голливуда. Дабы возгласить проповедь о незыблемых законах Божьих, сестра Эйми обряжалась в полицейский мундир; для обсуждения вопросов нравственности она облачалась в викторианский рабочий наряд. С целью достижения желаемого эффекта рутинно использовались свет, музыка и зеркала. На саксофоне, к примеру, играл молодой мужчина по фамилии Антони Куин — будущая кинозвезда. Даже после распада третьего брака верующие обожали энергичную и привлекательную сестру Эйми — невзирая на более чем полусотню дел, возбужденных против нее в судах11, и несмотря на громкие скандалы, связанные (по отдельности) с сексом и деньгами (у нее был роман даже с Чарли Чаплином). Все перечисленное приводило к тому, что впечатление, которое производила эта полная жизни блондинка, использующая с целью воодушевления своих приверженцев орудия сценического ремесла, становилось для тех, кому довелось ее увидеть в натуре, незабываемым12.

В своем доме Болендеры строго соблюдали принципы, установленные их вероучением. Танцы, курение сигарет и игра в карты считались сатанинским исчадием, а простота, порядок и послушание — признаками добродетели; детская неопрятность, вызывающие ответы ребенка на вопросы старших или плохое поведение считались грешными. В семье скрупулезно придерживались установленного времени для трапез, работы и развлечений; домашний устав и распорядок дня добросовестно соблюдались, и любой ценой надлежало избегать каких-либо отступлений от них. На лице Иды часто возникало выражение недовольства или раздражения по причине какой-нибудь мелкой детской шалости: «Этой паре было трудно угодить. Во мне всегда чего-либо не хватало, хоть я и не припоминаю, чтобы я натворила или же навлекла на себя что-то особенное». Нелегко было завоевать признание особы, исполнявшей для Нормы Джин функции матери. Альберт Болендер ограничивал свою роль тихой поддержкой и одобрением того, как его супруга управляла домом, а его непробиваемое суровое молчание воспринималось детьми куда болезненнее и весомее, нежели любая угроза конкретного наказания.

Каждый ребенок находит способ выразить свой бунт, который является естественным следствием созревания, обретения чувства независимости, а также попыток проверить и манифестировать (иначе говоря, проявить) собственную индивидуальность. Железная дисциплина, царившая в доме, решительно не оставляла места для мелких шалостей или проказ, для приступов дурного настроения или тем более для явного неповиновения. Норма Джин (что она позднее неизменно подчеркивала) могла ускользнуть только в мир внутренних переживаний. У Болендеров уделялось столько внимания вопросам приличия, что — видимо, сугубо по контрасту — становился неизбежным такой многократно повторявшийся в детстве будущей звезды сон:

Мне снилось, что я стою в церкви совершенно раздетая, все люди лежат у моих ног на церковном полу, а я с ощущением полной свободы прогуливаюсь себе нагишом между распластанными фигурами, стараясь ни на кого не наступить.

Эта сюрреалистическая сцена была изложена и соответствующим образом приукрашена в зрелом возрасте, а вопрос о том, действительно ли она являлась Норме Джин по ночам или нет, пожалуй, не столь и существен. Гораздо важнее следующее: этот сон показывает желания актрисы по поводу того, что люди начнут позднее думать о ее детских фантазиях, — выходит, еще ребенком она предчувствовала, кем станет в грядущем и какое влияние будет оказывать на людей. Она станет женщиной поражающей и шокирующей, которая будет обнажать свое тело без всякого чувства вины; кроме того, она будет стараться никого не оскорбить, не задеть, и это в некоторой степени увязывается с тем, что все, кто распростерся у ее ног, принимают (как она того хотела) и даже обожают ее. Было ли это описание сном или нет — но оно стало явью.

Болендеры были бы в ужасе, услышав повествование о такого рода сне: в их доме единственным местом, где нагота считалась дозволенной, была ванная. А поскольку чистота казалась им столь же важной, как и набожность, и даже была в некотором роде приметой и свидетельством последней, то единственной экстравагантностью, которую позволяли себе Болендеры, была регулярная организация горячей ванны для детей. В доме, где маниакально боялись совершить даже минимальное прегрешение, Норму Джин систематически уговаривали оголяться, намыливаться и тереть себя мочалкой. Однако у нее никогда не было ощущения, что она вынырнет из воды достаточно чистой для того, чтобы ее приемные родители остались довольными. «Могла бы ты постараться и получше», — тихо говорил один из них, расчесывая ей волосы и одевая чистое платьице. Заповеди церкви проповедовались не только с амвона, но и в доме: в качестве цели подрастающим детям всегда ставилось стремление к совершенству. Если нечто не достигает высот идеала — а в жизни, разумеется, таким оказывается абсолютно всё, — то оно заслуживает безусловного пренебрежения. Отсюда следует: нет ничего более опасного, нежели похвальба, которая может довести человека до удовлетворения самим собою, до лени или духовного очерствения. Норма Джин вспоминает, что в детстве она никогда не чувствовала себя достаточно подготовленной, достаточно чистой, аккуратной и хорошей, чтобы явиться на глаза Болендерам. «Ты всегда можешь сделать лучше», — так звучала их первая заповедь. Дорога от перепачканной блузки до вечных мук была совсем короткой.

Разумеется, девочка не должна была скучать и не имела права отвлечься во время религиозной мистерии — живой картины, — в которой она принимала участие при проведении пасхальных торжеств 1932 года вместе с пятьюдесятью другими детьми, одетыми во все черное и построенными в форме креста. Одновременно с восходом солнца состоялось ее первое публичное выступление в ходе богослужения, которое проводилось в голливудском амфитеатре:

У всех нас под черными облачениями были надеты белые туники, чтобы по определенному знаку сбросить верхние накидки и превратить тем самым черный крест в белый. Но я была настолько поглощена разглядыванием людей, оркестра, окрестных холмов и звезд на небе, что забыла о необходимости смотреть на дирижера, который как раз и должен был подать сигнал. И вот судьба — я оказалась единственной черной точкой на белом кресте. Семья, в которой я жила, никогда мне этого не простила.

«Я должна избавиться от этого молчаливого ребенка, — услышала Норма Джин, когда Ида в тот вечер откровенничала с мужем. — Она мне действует на нервы».

В 1932 году домашнюю дисциплину и режим дополнили новые требования, выдвигавшиеся школой. «Пройдешь два квартала, свернешь налево и пойдешь прямо, пока не уткнешься в школу», — сказала Ида в одно сентябрьское утро, и Норма Джин вместе с двумя детьми постарше, которые жили по соседству и должны были ее сопровождать, отправилась в первый класс школы, размещавшейся в Хоторне по Вашингтон-стрит и позднее перенесенной на пересечение этой же улицы с бульваром Эль-Сегундо (сразу к югу от зоны, включенной теперь в территорию международного аэропорта Лос-Анджелеса). Школьная дисциплина оказалась для Нормы не более чем разновидностью дисциплины домашней, но, по ее воспоминаниям, во дворе она «любила играть в театр и притворяться, что жизнь отличается от того, чем она кажется на первый взгляд. Как и все дети, мы устраивали представления, разыгрывая всякие и разные сказки. Но я — пожалуй, больше, чем остальные, — предпочитала придумывать собственные, быть может, потому, что в той жизни, которую я вела с приемными родителями, все можно было безошибочно предвидеть». Почти каждый день Типпи провожал девочку в школу и поджидал перед зданием, чтобы спустя несколько часов вместе с ней возвратиться домой.

Другую «игру в притворялки» вдохновил, по всей вероятности, передававшийся тогда по радио детективный сериал, на прослушивание которого Болендеры выразили высочайшее согласие. В тот год Норма Джин пару раз выбралась в школу с фонариком, позаимствованным у Альберта, и в поисках чего-то похищенного или некой добычи освещала (не обращая внимания на дневной свет!) таблички с номерными знаками у каждого автомобиля, мимо которого проходила, после чего тщательно фиксировала все номера на бумажку. Таким способом девочка в начале 1933 года практиковалась в написании цифр.

И тогда — с той же неудержимой стремительностью и внезапностью, как землетрясение, которое в марте этого года обрушилось на Южную Калифорнию, — жизнь Нормы Джин вскоре после ее седьмого дня рождения подверглась радикальному изменению, В один далеко не прекрасный день сосед, выведенный из себя громким лаем Типпи, схватился за ружье и убил собаку, погрузив тем самым ребенка в безграничную печаль. Болендеры вызвали Глэдис, которая явилась в конце июня вместе со своей подругой Грейс Мак-Ки; последняя в тот период была — даже в большей степени, чем обычно, — ближайшей наперсницей Глэдис, ее духовной опорой, дававшей матери Нормы Джин советы при необходимости принятия любых трудных решений и для преодоления всяческих личных либо финансовых проблем. Сорокалетней Грейс — одинокой после нескольких браков, бездетной, великодушной, преклоняющейся перед богемой и лихой до дерзости — предстояло в будущем стать наиболее влиятельной личностью в жизни Нормы Джин. Пока, однако, самой важной оставалась Глэдис.

Мать помогла Норме Джин похоронить ее любимца. Потом она заплатила Болендерам за последний месяц, упаковала вещи дочери и забрала ее с собой в маленькую квартирку, которую сняла на лето в Голливуде в доме на Эфтон-плэйс, 6012, вблизи от киностудий, где она вместе с Грейс работала, точнее подхалтуривала, на резке пленки. Тем самым пребывание Нормы Джин в сонной деревеньке, лежащей на окраине Голливуда, окончательно завершилось, а вместе с ним утратили свою обязательность и тамошние суровые моральные принципы. Неожиданное решение Глэдис перевернуть оставшуюся часть своей жизни, поставить ее с головы на ноги и заняться воспитанием дочки представляется шагом почти что отчаянным, а также поступком, навязанным или продиктованным чьей-то посторонней совестью.

13 июня — в рамках программы президента Франклина Рузвельта по борьбе с великим кризисом — была создана Ассоциация кредитования владельцев домов и сотням тысяч американцев были предоставлены ссуды под низкий процент. Глэдис как одинокая мать без проблем соответствовала установленным критериям и попала в заветный список ссудополучателей. Немедля она взяла кредит на дом, куда и въехала с дочерью осенью того же года. Жизнь переменилась молниеносно, как заметила Норма Джин, когда летом Глэдис и Грейс водили девочку по Голливуду и центру Лос-Анджелеса.

За десять лет до этого в городе проживало полтора миллиона человек, сейчас их было почти втрое больше. Такой расцвет привел к огромному разрастанию предместий и образованию разных поселений, соединенных друг с другом трамваями фирмы «Пасифик электрик»; их вагоны курсировали от Пасадены на северо-востоке до Лонг-Бич на юго-западе, перевозя нуждающихся всего за четвертак — двадцать пять центов. Билет в деревню Лэнкершим (позднее ставшую Северным Голливудом) стоил пятнадцать центов, а в Зелза (Канога-Парк) — десяточку. Трамваи названивали вдоль аллей Голливуда и Санта-Моники — двух самых крупных транспортных артерий, бегущих с востока на запад, в то время как по бульвару Сансет13 пассажиры разъезжали элегантными двухэтажными автобусами.

Для каждого района Лос-Анджелеса было характерно развитие другой отрасли промышленности или техники. Невдалеке от побережья работали авиационные заводы; им предстояло открыть городу дорогу в большой мир, от которого Лос-Анджелес был отделен пустынями на востоке и океаном на западе. Взгорья, окаймлявшие Голливуд с юга, были усыпаны буровыми вышками, а порт Лос-Анджелеса представлял собой крупнейший в Америке пункт перегрузки нефти.

В полутора десятках километров по направлению вглубь страны располагался центр кинопромышленности. Он развивался как никогда прежде и притягивал — принимая во внимание начало эры производства звуковых фильмов — не только множество технического персонала, но и массу полных лучезарных надежд актеров со всего света. Акционерные общества, действующие в этой сфере, вложили более двух миллиардов долларов в недвижимость, здания киностудий и их оснащение; было проложено и заасфальтировано более трехсот километров новых улиц, соединенных с подъездными путями к студиям. По мнению всего мира, Голливуд являлся синонимом Лос-Анджелеса. Впрочем, несмотря на всю эту предпринимательскую активность и на эффективный, высокопроизводительный выпуск фильмов, трудно было говорить о высоком уровне культуры, что — по крайней мере, частично — объяснялось притоком в Лос-Анджелес большого количества рабочих из других мест. Североамериканской глубинкой, штатами Среднего Запада: Айовой, Миссури, двумя Дакотами, Небраской, Канзасом — в Калифорнию поставлялись, говоря словами современного историка, «люди, прочно вросшие в стереотипы американского фольклора, — они были связаны главным образом с той ветвью протестантской церкви, которая характеризовалась скромностью обрядов, а также с движением, бывшим в первую очередь пуританским и материалистическим14». А из Центральной Америки приезжали совсем другие люди: испаноязычные католики, зачастую с сильными индейскими корнями, — иными словами, американцы неевропейского происхождения и потому, как упорно утверждают жители Среднего Запада, вообще никакие не американцы. Лос-Анджелес превращался в город контрастов: очереди за дармовым кризисным супом, бедные иммигранты, но одновременно — блистательные резиденции Беверли-Хилс и живущие в немыслимой роскоши звезды кино. В этом провинциальном центре тяжелый труд и работа на земле — традиционные ценности американских пионеров — сталкивались со стремлением к быстрому обогащению, славе и к жизни в вечном блеске солнца.

В конце августа Глэдис и Норма Джин вселились в шестикомнатный меблированный дом, который располагался на Эрбол-драйв, 6812, недалеко от голливудского амфитеатра. Она выбрала эту конкретную виллу по причине наличия в составе меблировки небольшого антикварного рояля для детей, выкрашенного г белый цвет. У Глэдис было такое впечатление, словно этот инструмент был живьем взят из кинофильма «Кариока»15, фрагмент которого перематывался ее собственными руками в лаборатории (над ним она работала в этом году в студии RKO16) или же из фильма «Золотоискательницы 1933 года» Басби Беркли17. Для Глэдис, как и для большинства киноманов, белый рояль был предзнаменованием и предвестием лучших времен.

Цена дома была заранее согласована, и ссуду в размере пяти тысяч долларов предоставило Калифорнийское товарищество кредитных гарантий; любопытно, что долговая квитанция была выписана на «Глэдис Бейкер, замужнюю». Чтобы облегчить себе выплачивание ежемесячных сумм для погашения ссуды, Глэдис немедленно сдала весь дом «кинематографической» супружеской паре с дочерью, после чего обратно сняла у них для себя и дочки спальню в собственном доме, разделяя с той семьей салон, ванную и кухню. В спальне Глэдис и Нормы висела маленькая, оправленная в рамку фотография Чарлза Гиффорда. На основании этого факта несколько авторов сделали позднее ошибочный вывод по поводу того, кто был отцом Нормы Джин; однако девочка знала только (или ей подсказала это мать), что снимок является воплощением остатков чувств Глэдис к ее бывшему воздыхателю.

Глэдис продолжала заниматься работой, связанной с монтированием фильмов, а жила вместе с английскими актерами, у которых было хорошее настроение, но переменчивое счастье; Джордж Эткинсон18 сыграл парочку небольших ролей в нескольких фильмах Джорджа Арлисса19, его жена была статисткой в массовках, а дочь временами подставляли дублершей вместо Мадлен Кэрролл20. Поэтому нет ничего удивительного, что в доме разговаривали главным образом о фильмах: о написании сценариев, о производстве картин, их просмотре и об игре в них. Ужин, состоящий из рубленого мяса, ломтей копченой говядины или гренок с плавленым сыром — обычно его готовила Глэдис, — бывал приправлен пикантными новостями из мира кино, мелкими сплетнями про кинозвезд и планами дальнейшей работы студий. В этом году один штат за другим отменял сухой закон, и в столь свойственные Калифорнии долгие, жаркие летние вечера Глэдис, Грейс и их друзья, закончив ужинать, усаживались на веранде и там курили сигареты и потягивали пиво из высоких кружек. Норма Джин часто собирала пустые пивные бутылки и ставила в них цветочки, сорванные в малюсеньком палисадничке на задворках дома; в одну из бутылок она как-то налила немного лавандовой туалетной воды, которой пользовалась мать. Кинофильмы, сигареты, пиво, сладко пахнущие жидкости — как она вспоминала позднее, этот отрезок ее жизни весьма сильно отличался от лет, проведенных у Болендеров:

Жизнь стала бурной и весьма разнообразной, совершенно непохожей на скромное существование первой семьи. Глэдис и Грейс вкалывали, когда надо было работать, а все остальное время проводили в развлечениях. Они любили потанцевать и попеть, выпивать и играть в карты, и у них была масса приятелей и друзей. По причине религиозного воспитания, полученного мною, я была просто в шоке от их поведения и думала, что все они неминуемо отправятся в ад. Целыми часами я горячо молилась за них.

Такой стиль жизни взрослых поражал дисциплинированную, спокойную семилетнюю девочку, возбуждая в ней понятное беспокойство. Еще труднее оказалась необходимость привыкнуть к другой матери. «Тетя Ида не была моей мамой, — повторяла она себе. — Вон та дама с красными волосами и есть моя настоящая мама». Дама, которая без колебаний сдавала своим приятелям игральные карты, разливала им пиво, скатывала ковер и отплясывала нечто разудалое. Именно эту особу надлежало удовлетворить, именно ей надо было понравиться — женщине, совершенно непохожей на Иду Болендер и, кроме того, совсем незнакомой ребенку.

Абсолютно новой в жизни девочки оказалась и такая штука, как кино — здесь оно не только принималось и одобрялось, но даже стало необходимостью. Когда во время уик-энда Глэдис и Грейс брали с собой Норму Джин на гулянье в Голливуд, они, естественно, обращали особое внимание девочки на огромные голливудские кинотеатры-дворцы, эти храмы развлечения, которые порой с успехом соперничали с Пантеоном, Версалем, святынями Дальнего Востока, готическими соборами и европейскими оперными театрами. В этих кинотеатрах, говорили они малышке, показывают «наши фильмы». Архитекторы, не считаясь с затратами, заполняли огромные интерьеры картинами и антиквариатом, скульптурами и бьющими фонтанами. «Ни один король или император не прогуливался никогда по зданию, обустроенному с большей пышностью и богатством», — хвастал театральный декоратор Гарольд Рамбах.

Воображение неудержимо несло творцов этих святынь кино, а вместе с ростом воображения росла и стоимость строительства. К востоку он Вайн-стрит, на бульваре Голливуд располагался легендарный кинематографический театр «Пэнтэйджис», возведенный в 1930 году в качестве кинотеатра-дворца и рассчитанный на 2288 зрителей; одетые в чинные мундиры билетеры-капельдинеры с фонариками в руках разводили посетителей по залу с позолоченными стенами, разгребая воздух, который был густо насыщен испарениями дорогих духов, и маневрируя между богато украшенными колоннами и арками, между лампами с неестественным светом и чеканными статуями. Импресарио Сид Грауман, вдохновленный находкой археологами гробницы фараона Тутанхамона в 1922 году, в том же самом году отгрохал на бульваре Голливуд Египетский театр. Одиннадцать лет спустя это сооружение сохранило свой первозданный характер: гости двигались по Длинному, театрально оформленному двору, вдоль стен, украшенных лепниной, мимо имитаций гробниц и саркофагов, которые располагались среди грандиозных изваяний египетских богов, фараонов, а также различных мумий, сфинксов и стервятников... Однако крупнейшим достижением Граумана был размещавшийся на той же улице, но чуть дальше на запад Китайский театр, который снаружи напоминал буддийское святилище, а внутри выглядел словно китайский дворец, декорированный изысканными украшениями21. Большущий гонг возвещал о начале киносеанса. Именно здесь, в этом месте, Грауман позаботился о своем бессмертии, равно как и о бессмертии нескольких поколений кинозвезд — оно достигалось путем оставления отпечатков их ладоней и стоп в мокром цементе.

Норму Джин — которой когда-то сказали, что она принадлежит к семье, где «ходят в церковь, а не в кино», — теперь каждый уик-энд на протяжении двух лет кряду забирали в эти храмы воображения, где она видела на экране Кэтрин Хепберн22 в роли Джой в «Маленьких женщинах», Мэй Уэст23, источающую женскую уверенность в себе в фильме «Она нанесла ему ущерб», Клодет Кольбер24, купающуюся нагишом в «Клеопатре», или Ракель Торрес, соблазняющую Гручо Маркса25 в «Утином супе». Лучше всего из увиденного она запомнила, насколько Глэдис и Грейс были без ума от ослепительной блондинки — Джин Харлоу26 — бесстыдной секс-бомбы, взбиравшейся по ступенькам социальной лестницы в кинофильме «Обед в восемь». «Вот настоящая кинозвезда!» — прошептала Грейс на ухо Норме Джин, указывая на Харлоу и выражая чувства миллионов американцев. С этой минуты, как позднее отметила Норма Джин, «Джин Харлоу была моей любимой актрисой».

Когда Глэдис и Грейс имели работу в кинолабораториях — а ведь их заработки напрямую зависели от этих каждодневно мелькающих на экранах богов и богинь, — Норма Джин получала от них деньги, чтобы спокойно и в безопасности проводить время в кинотеатрах. «Вот я и просиживала там целыми днями, а иногда даже до ночи — маленький ребенок в полном одиночестве перед таким огромным экраном — и была в полном восторге. Я не пропускала ни одной мелочи из того, что делалось в фильме, не оставляя себе ничегошеньки [из денег] даже на поп-корн».

В сентябре, когда Норма Джин пошла во второй класс начальной школы на Селма-авеню, ее записали в журнал, отбросив последнюю букву во втором имени и превратив из «Jeane» в «Jean» — а именно так звали Харлоу. Разумеется, это могла быть обычная описка, но она повторялась настолько часто, что вполне можно предположить: Глэдис и Грейс «примерялись» с девочкой и к Норме Толмэдж, и к Джин Харлоу.

Этой осенью до Глэдис дошли новости из штата Миссури. Ее дедушка Тилфорд Хоген, славный фермер-самоучка, в жизни которого развод стал причиной большого душевного опустошения, тяжело пережил известие о смерти бывшей жены. И все-таки на следующий год, когда Хогену исполнилось уже семьдесят семь лет, он вступил в брак с робкой, великодушной и работящей вдовой Эммой Уайет. Всегда не особенно крепкий здоровьем, он вдруг начал быстро слабеть и сдавать. Да и его жена вскоре стала страдать сердцем.

С момента биржевого краха 1929 года голод и нищета стали в Соединенных Штатах повсеместно распространенными, даже повальными явлениями, а Тилфорд Хоген не обладал устойчивостью к их роковым последствиям. Каждый день сообщалось о сотнях самоубийств по всей стране, вызванных потерей огромных состояний или скромных семейных сбережений. В 1933 году не менее пятнадцати миллионов человек были без работы — каждый четвертый глава семейства. Лопнули десятки банков, каждую неделю закрывались какие-то фабрики и заводы, бесчисленные сельскохозяйственные рабочие превратились в кочующих по стране батраков и пролетариев, а в больших городах буржуазия и аристократия, прежде бесконечно уверенная в себе, искала убежище в хибарках из просмоленного картона и перетрясала мусорные свалки в поисках остатков снеди. В феврале казалось, что народ находится на краю всеобщего нервного срыва, когда в недавно избранного, но еще не приступившего к своим обязанностям президента Франклина Делано Рузвельта, посещавшего Майами, едва-едва не угодила пуля террориста. Рузвельт вступил в должность в марте27, и, хотя он вместе с новым правительством обещал радикальные реформы с целью излечения народа от страшной болезни, все понимали, что это вопрос далеко не одной недели. В период всеобщей горечи и паники Тилфорд Хоген оказался до предела измотанным годами несчастий. Состояние его легких и почек ухудшалось столь же быстро, как и положение фермы, арендатором которой он являлся, и в мае 1933 года дед Глэдис был уже не в состоянии содержать себя и Эмму. В этом месяце злая судьба окончательно добила старика: у него собирались отобрать ферму.

Сразу после полудня 29 мая 1933 года Хоген из окна своего маленького деревенского дома в Лэклиде помахал рукой Эмме, которая, крутанув рукоятку, завела движок их старой развалюхи и отправилась за покупками в ближайший городок. Когда она вернулась и позвала мужа, ей не было ответа ни из дома, ни из ближайшей округи. Тогда Эмма отправилась в стоящий немного поодаль и тоже разваливающийся сарай. Войдя внутрь, она увидела покачивающееся тело мужа, которое висело на веревке, перекинутой через балку под крышей. Следствие, проведенное по требованию департамента здравоохранения штата Миссури, без затруднений подтвердило мнение врача: лишенный надежды и гордости Тилфорд Мэрион Хоген оказался не более чем очередным случаем самоубийства в округе Линн в наихудшем году великого кризиса.

Хотя Глэдис никогда и никак не сталкивалась с Тилфордом (о его печальной кончине она узнала из письма дальней родственницы), полученное известие вызвало у нее сильное потрясение, после чего она впала в депрессию. Ее отец, как она была ошибочно проинформирована, умер в результате безумия; одной из причин смерти матери признали маниакально-депрессивный психоз; сейчас — дед ушел из жизни, наложив на себя руки. Все это убеждало Глэдис в том, что над их семьей действительно тяготеет роковое клеймо психических болезней. Ее невозможно было переубедить. Вечерами она степенно и безостановочно вышагивала по дому, бормоча про себя молитвы и читая вслух Библию. Неутолимая в своем горе, Глэдис отказывалась от пищи и сна, отчасти поддаваясь только уговорам со стороны Грейс. Норма Джин, до смерти перепуганная непривычной и такой длительной печалью матери, принесла той чай и, держа за руку, умоляла Глэдис отдохнуть и перестать всхлипывать.

Спустя несколько недель Грейс взяла дело в собственные руки и вызвала невропатолога. По сообщению Элинор Годдард (позднее — сводной сестры Нормы Джин), «этот врач назначил Глэдис какие-то таблетки. Но она очень сильно на них реагировала». Надобно подчеркнуть, что в 1933 году психофармакология располагала еще не особенно значительным опытом и потому нельзя было предвидеть всех результатов воздействия некоторых психотропных препаратов. Случалось, что некоторые лекарства, признанные безвредными, в единичных случаях вели к необратимым и опасным для здоровья последствиям.

В феврале 1934 года Глэдис все еще жила в собственном мире, пребывая в депрессии, хотя у нее и не было выраженных симптомов психоза: причиной неспособности Глэдис адекватно реагировать на реалии окружающего мира был скорее ее образ жизни в прошлом (и наверняка также чувство вины и раскаяния из-за того, что она бросила собственных детей), нежели фактическая душевная болезнь. Кроме того, она несла на себе нелегкий труд по ведению домашнего хозяйства, хотя и работала шесть дней в неделю, а также пыталась постичь своего самого младшего ребенка, девочку, которая до сих пор была ей чужда. Иными словами, ее надежды на будущее внезапно столкнулись с прошлым, и даже более того — с горькими угрызениями совести из-за прежнего стиля жизни и из-за того, что она забросила Норму Джин в раннем детстве. Помимо всего указанного, временами Глэдис чрезмерно пила — как многие люди после того, как с шумом откупорили бутылки и бочки, дабы отметить конец сухого закона, — и алкоголь мог вступить в опасную для организма реакцию с каким-нибудь успокоительным средством.

Конечно же, в этом состоянии Глэдис нуждалась в более квалифицированной врачебной помощи, а получение консультации психолога или психиатра было в то время в Лос-Анджелесе весьма непростым делом. Убежденность в сумасшествии, при странных обстоятельствах укоренившаяся в доме вскоре после этого, стала бесспорной и неопровержимой истиной только гораздо позднее; перед этим все было не более чем нехитрой повестушкой, на скорую року склепанной несравненными агентами нашей кинозвезды по связям с прессой вкупе с великолепным репортером и легендарным писателем, которые приняли решение создать голливудскую сказочку в голливудском же стиле.

«Врач, прописавший ей лекарства, не мог знать, как они подействуют на Глэдис, и в 1935 году все полагали, что ее состояние носит необратимый характер, — вспоминает Элинор Годдард. — О попытке совладать со своими проблемами, чтобы продолжать воспитывать Норму Джин, вообще не было даже речи. А ведь до этого момента она справлялась со всеми делами действительно великолепно».

Итак, в начале 1934 года Глэдис Перл Монро Бейкер Мортенсен, которой еще не исполнилось тридцать два года, была помещена в санаторий, расположенный в Санта-Монике. Успокоившаяся и одинокая, она оставалась там несколько месяцев, прежде чем ее перевезли в Лос-Анджелес и положили в общедоступную больницу обычного типа, откуда ей время от времени давали «увольнительную» на уик-энды с целью проверить способность пациентки совладать с «действительностью» (это слово использовано в одном из нескольких сохранившихся медицинских заключений, относящихся к тому периоду)28. Глэдис, которой никогда не предоставлялся специализированный психиатрический уход, постепенно замыкалась в мрачном и пустынном мире собственного воображения. А тем временем бездетная, неспокойная и опасная Грейс Мак-Ки охотно возложила на себя заботу о дочери своей подруги — она стала уже третьим за восемь лет лицом, выполняющим функции матери Нормы Джин.

На протяжении большего времени 1934 года Норма Джин оставалась на Эрбол-драйв, где ею занимались Эткинсоны; однако их плотно контролировала Грейс, которая была там почти ежедневным гостем. В жизнь Нормы снова пришли огромные перемены и новые надежды, вызывавшие у нее беспокойство, а вместе с ними появились совсем другие эталоны поведения, которым она должна была подчиниться. Ида Болендер считала кинозвезд и мир, в котором те вращались, грешными; когда Норма Джин однажды похвалилась Иде, что мать взяла ее с собой в кино, та высказалась, что это, мол, опасное развлечение. Потом Глэдис внушила Норме Джин убеждение, что кинематограф — всего лишь невинная забава; и слава Богу, потому что со временем он ее обильно возблагодарил.

Грейс, однако, пошла еще дальше. Она считала, что не следует ни осуждать просмотр кинофильмов, ни ограничиваться обозреванием Клары Боу29 или Джин Харлоу — нужно их добросовестно имитировать. В голове девочки, еще не достигшей восьми лет, те системы ценностей, которые ей поочередно приходилось принимать и к которым нужно было приноравливаться, создавали невероятную путаницу и порождали огромные противоречия. Таким образом, детство Нормы Джин оказалось в большой мере заполненным сплошной полосой противоречий, следствием которых могло явиться порожденное в ней чувство вины. Приличная барышня, сформированная Идой Болендер, старалась избежать всяческих фривольностей и жить в соответствии с принципами строгой морали. Ребенок, которого навещала Глэдис, стремился развеселить мать, утешить ее и понравиться ей. А вот девочку, которой стала заниматься Грейс, призывали отбросить все это и стать совершенно другим существом — придуманным персонажем, которого воспитает и которым станет руководить сама Грейс Мак-Ки. До 1934 года Грейс изливала свои материнские чувства (и изрядные деньги) на двух собственных племянниц. Позднее эти девочки перебрались в Нью-Йорк. Печаль, которую вызвал в Грейс Мак-Ки разъезд с Глэдис, неожиданно переменилась в улыбку фортуны — вдруг у нее появился ребенок, которого она могла воспитывать и лепить по собственному усмотрению.

«Грейс любила Норму Джин и восхищалась ею», — вспоминает Лейла Филд, коллега Мак-Ки по работе. И продолжает:

Если бы не Грейс, не было бы никакой Мэрилин Монро... Грейс восхищалась Нормой Джин так, словно та была ее родной дочкой. Грейс говорила, что Норма Джин обязательно станет кинозвездой. Такое у нее имелось предчувствие. Даже убеждение. «Не расстраивайся, Норма Джин. Когда вырастешь, будешь красивой девушкой — и важной персоной, кинозвездой».

А чтобы ускорить бег событий, Грейс одевала Норму Джин в шитые по мерке шерстяные платья в клетку, укладывала волосы в прическу с локонами и настаивала, чтобы девочка улыбалась и надувала губки, как Мэри Пикфорд. Элинор Годдард, знавшая Норму Джин до того, как та стала Мэрилин Монро, подтверждает эти факты:

Грейс была очень наблюдательной. Она с самого начала предчувствовала, что ее подопечная Норма Джин станет актрисой. И делала все, что в ее силах, дабы это случилось на самом деле. Грейс не могла иметь собственных детей, и потому она изливала свои чувства на Норму Джин, считая, что девочка в такой же мере ее дочь, как и Глэдис, а может быть, даже больше ее дочь, нежели дочь Глэдис.

«Больше ее дочь, нежели дочь Глэдис» — именно так, поскольку Глэдис считалась сейчас некомпетентной и бездарной матерью. Принимая во внимание расходы, которые несла Грейс на Норму Джин, следует согласиться, что доброжелательность являлась в данном случае вполне сознательным мотивом действий Грейс; при этом она предоставила ребенку куда больше свободы, чем Болендеры, и окружила девочку заметно большей роскошью. Но свобода, удовольствия и преимущества, которые Грейс обеспечивала для Нормы Джин, приносили пользу и ей самой. «Грейс Годдард была мила, если могла что-то поиметь благодаря этому», — сказал первый муж Нормы Джин, преуменьшая тем самым щедрость и самоотверженную жертвенность Грейс.

Женщина, которой Норма Джин должна была нравиться сейчас, которой она была обязана спокойным сном и пропитанием, не только любила работу на так называемой «фабрике грез», но и руководила там одним из самых важных подразделений. Наблюдая светскую жизнь Голливуда и помогая монтировать на целлулоидной пленке разного рода повествования, Грейс видела актеров в их повседневной, обыденной жизни, а также в ролях киногероев — воплощающимися в различных персонажей и носящими всякий раз новое имя — совсем как она во времена своей бурной молодости и полной фантазии богемной жизни, когда она беззаботно меняла мужей или фамилии.

Вряд ли когда-либо какую-либо девочку готовили с такой тщательностью к появлению в Голливуде, как Норму Джин, которая к тому же достаточно долго присматривалась к Грейс, без конца меняющей цвет волос или длину платьев. Благодаря своей работе Грейс узнала, что макияж, свет, фильтры и тени могут менять внешний облик женщины. По роду занятий ей было известно, что именно охотно «покупали» студии, на что они «клевали» и чего желала публика. Непрерывно растущие достижения пластической хирургии — а эта отрасль позднее стала в Лос-Анджелесе одной из наиболее рекламируемых и прибыльных — выражали хорошо понятную тоску кинематографического мира по идеалу, которого невозможно было достигнуть. Иными словами, работа Грейс Мак-Ки состояла в неустанном совершенствовании иллюзий. В течение нескольких последующих лет Норма Джин с энтузиазмом пользовалась опытом Грейс. Взяв на себя обязанности по воспитанию и обучению девочки, Грейс обретала шанс в конечном итоге сотворить из нее собственную дочь — шанс, который она не получила от матери-природы.

В 1934 году Олин Г. Стэнли мимолетно, но часто сталкивался по работе с Грейс при обрезании и склеивании пленки в монтажной, принадлежащей студии «Коламбия». Как он вспоминает, в субботу рабочий день длился у них четыре часа и на протяжении многих месяцев Грейс просила свою подругу приводить Норму Джин в монтажную к одиннадцати, за час до закрытия. «Нас, сотрудников, представляли девочке, и каждое приветствие выглядело идентично. Грейс произносила: "Дорогая, я хочу, чтобы ты познакомилась с Олином. — Олин, разве она не красавица?"».

Поначалу это была обыкновенная гордость. Но Грейс пошла дальше: «Норма Джин, повернись и покажи этому милому господину, какой у тебя сзади большущий бант на платье. А сейчас пройдись туда и повернись кругом. Чудесно, а сейчас возвращайся сюда... Ой, а вот ведь Элла, взгляни, Норма Джин! Ты же познакомилась с Эллой в прошлом месяце. Скажи-ка ей еще разок... она уже наверняка забыла, но ты-то ведь не забыла! Скажи Элле, кем ты хочешь быть, когда вырастешь. Скажи: "кинозвездой", дорогая! Скажи ей, что обязательно станешь кинозвездой!» Такое промывание мозгов повторялось каждую неделю в течение многих месяцев. Другая работница студии подтвердила воспоминания Стэнли. «Грейс напрямую говорила о своих намерениях rio поводу девочки, — припоминала Шарлотта Энгельберг. — Норма Джин должна была стать кинозвездой, и дело с концом».

Для достижения этой цели мог послужить только один эталон. «Грейс была заворожена юной Джин Харлоу, — сказала Норма Джин. — Посему Джин Харлоу стала и моим идолом».

Примечания

1. Толмэдж была, пожалуй, самой высокооплачиваемой и богатой актрисой тех времен, хотя в истории кинематографа сохранился лишь единственный фильм с нею — «Голубка» (1928). Эта суперзвезда немого кино из-за сильного нью-йоркского акцента оказалась неспособной перейти к звуковым фильмам. Богатой женщиной она удалилась на покой, но в своем отношении к людям осталась властной звездой.

2. В противоположность широко распространенному убеждению, Глэдис никак не могла тогда дать дочке второе имя в честь Джин Харлоу, поскольку Харлин Карпентер (а именно так звучит настоящее имя и фамилия этой актрисы) выбрала себе псевдоним только в 1928 году. [Кроме того, в 1926 году, когда родилась Норма Джин, Харлоу было всего пятнадцать лет и она вообще не пришла еще в кино. — Прим. перев.]. — Прим. автора.

3. Американский джазовый пианист и композитор (настоящее имя Фердинанд Джозеф Ла Менте), цветной креол, играл удивительную смесь блюза, рэгтайма, креольской и испанской музыки; один из создателей джаза и его культовая фигура.

4. С января 1920 года в США действовала 18-я поправка к Конституции, которая запрещала «производство, продажу и транспортировку» спиртных напитков; в декабре 1933 года 21-я поправка отменила этот запрет.

5. Исследования, проведенные в двадцатые годы на территории всех Соединенных Штатов, свидетельствовали о том, что многие родители, воспитывающие собственных детей, «сами в эмоциональном смысле являются детьми... и проявляют это отсутствием заинтересованности в своем потомстве и враждебностью как к нему, так и к тем чужим детям, которых им приходится воспитывать». — Прим. автора.

6. Этот американский режиссер известен своим настойчивым стремлением к реализму в содержательных вестернах, основанных на его собственной жизни в резервации индейского племени дакота. Снимал и играл главные роли в немом кино с 1914 до 1925 года.

7. Американский художник, лидер так называемой регионалистской школы живописи. Упомянутая картина (1930), написанная как раз во время рассматриваемых событий, но под влиянием стиля фламандского портрета XV века, производит исключительно сильное, прямо-таки магическое впечатление и представляет собой строго фронтальный и как бы сугубо реалистический поясной парный портрет немолодой четы с суровыми лицами на фоне сельского дома; муж держит стоймя вилы, вызывающие мысль о трезубце или тройном подсвечнике. Считается самым знаменитым произведением художника.

8. У протестантов автономная церковная община.

9. Ничего удивительного: храм был рассчитан на пять тысяч прихожан, и у всех них были сидячие места.

10. Эта парочка не имела ни малейшего отношения к бостонскому клану финансистов и политиков, к которому, в частности, принадлежал президент Джон Ф. Кеннеди.

11. Пожалуй, наиболее громкое из них имело такую предысторию. В мае 1926 года проповедница пошла поплавать в Тихом океане и исчезла — как думали, утонула, но приблизительно пятью неделями позже она вновь объявилась, рассказывая о своем похищении и последующем то ли выкупе, то ли чудесном спасении. Инцидент привел к суду по обвинению в лжесвидетельстве, но служительница Господня была оправдана.

12. Макферсон умерла в 1944 году, когда ей было пятьдесят три с небольшим года, в результате передозировки барбитуратов [популярных и тогда и впоследствии, вплоть до 70-х годов в качестве снотворного. — Прим. перев.]. — Прим. автора.

13. Знаменитый бульвар Заходящего солнца, прославленный в 1950 году одноименным фильмом Билли Уайлдера о нравах Голливуда.

14. В Америке это слово вне философии означает тенденцию быть более заинтересованным материальными, нежели духовными или интеллектуальными, целями или ценностями.

15. Он не сохранился в истории кино; самим же этим словом в Бразилии именуют жителей Рио-де-Жанейро, которых в стране считают любителями забав, чувственными и беззаботными людьми. Возможно, в Америке Рио-де-Жанейро так же ассоциируется с белым роялем, как у нас — с белыми штанами.

16. Одна из самых крупных тогда кинофирм, объединявшая также радиокомпании, сеть кинотеатров и др. Ее владельцем и президентом был в ту пору Джозеф Кеннеди — отец будущего президента США.

17. Знаменитый американский хореограф и режиссер (настоящее имя Уильям Беркли Инос). Был хореографом и постановщиком сперва бродвейских, а затем и голливудских мюзиклов, сыграл большую роль в становлении этого жанра. В упомянутом фильме режиссера Мервина Ле Роя он только ставил вокально-танцевальные номера. Целиком Беркли поставил фильм «Золотоискательницы 1935 года».

18. Достаточно известен и упоминается в одной из американских энциклопедий в трех фильмах: «Дизраэли» (1929) А. Грина, «Ничего, кроме одинокого сердца» (1943) Клиффорда Одетса и «Я помню мамочку» (1948) Дж. Стивенса — на второстепенных ролях.

19. Старейший и маститый актер британской сцены, переехавший «на заработки» в Голливуд, — фигурирует там дважды: как исполнитель главных ролей в упомянутой картине «Дизраэли» (за исполнение роли британского премьера он удостоился премии «Оскар») и в ленте «Человек, который играл Бога» (1932), где его партнершей была Бетт Дейвис, обратившая на себя внимание этой работой; о его режиссерской деятельности не упоминается.

20. Пик карьеры этой киноактрисы пришелся на конец 30-х годов, когда она снималась в главных ролях во многих известных лентах, в частности, в классическом фильме «Узник Зенды» (1937), одним из трех режиссеров которого был Джордж Кьюкор, с которым через двадцать с лишним лет работала Мэрилин Монро.

21. В числе других прославленных и эксцентрических сооружений — некоторые из них находятся в самом центре, на здешнем Бродвее — кинотеатры «Уорнер бразерс», «Эль-Капитан», «Вайн-стрит», «Палас», «Лос-Анджелес», «Юнайтед артистс» и «Дом майя». — Прим. автора.

22. Блестящая американская актриса, уникально сочетающая патрицианскую красоту и мужественную заземленность, обаяние и тонкий юмор. С 1932 по 1981 годы имела успех на Бродвее. Снималась также в множестве фильмов и удостоена четырех премий «Оскар» для лучшей актрисы за главные роли в картинах «Ранняя слава» (1933), «Угадай, кто придет к обеду» (1967), «Лев зимой» (1968, разделила с Барброй Стрейзанд) и «У Золотого озера» (1981). Ее автобиография «Я: истории из моей жизни» была издана в 1991 году и стала бестселлером.

23. Американская актриса, мастер двусмысленностей, известная ролями вызывающе сексуальных женщин с утраченной честью и непочтительным остроумием. Со своими платиновыми волосами, приятной фигурой, специфическим юмором, музыкальной одаренностью, характерной походкой и тягучей, соблазнительной интонацией Уэст за ее презрение к расхожей морали стала в 30-е годы идолом антипуритан, а также объектом оскорблений и восхищения. Писала сценарии ко многим своим фильмам, а также другие произведения. В 70-е годы вернулась в кино.

24. Американская актриса родом из Парижа (настоящее имя — Лили Шошуэн). Вначале выступала в театре, а с 1930 года почти исключительно в кино, в основном в романтических комедиях, и стала одной из наиболее именитых актрис на амплуа дамы. После войны утратила популярность, но в 70-е годы вернулась на Бродвей.

25. Знаменитый комик, один из четырех братьев Маркс, которые снимались в этой ленте полным квартетом.

26. В кино с 1928 года. После главной роли в фильме «Ангелы ада» (1930) стала одной из наиболее популярных звезд Голливуда. Снималась в ролях соблазнительниц в гангстерских кинофильмах. Позднее проявила комедийный талант, спародировав свой традиционный образ в «Платиновой блондинке» и др. фильмах.

27. Президент США, избираемый в начале ноября каждого високосного года, вступает в должность 20 января следующего года; у Рузвельта не было причин нарушать это правило.

28. Глэдис Монро, медицинское заключение из больницы Лос-Анджелеса, датированное октябрем 1934 года: «Миссис Монро [именно так!] после четырехдневного визита в семью добровольно возвратилась в больницу. Находится в состоянии сильного возбуждения. Направлена д-ром Феллоуз к д-ру...» Это единственный фрагмент, который удалось расшифровать из разодранной и пожелтевшей истории болезни, которую хранила Мэрилин Монро. — Прим. автора.

29. Эта актриса не считается сейчас знаменитой; в истории кино осталась, пожалуй, лишь ее далекая от секса роль в зрелищной картине специализировавшегося на авиационной тематике режиссера Уильяма Уэлмана «Крылья» (1927) о военных пилотах, где в эпизодической роли снимался Гари Купер.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница

 
  Яндекс.Метрика Главная | Ссылки | Карта сайта | Контакты
© 2024 «Мэрилин Монро».